Роберт Говард

Китайские забавы

Я сидел в портовом баре Гонконга "Сладкая греза", размышлял о своем жутком невезении, и тут вошел Трепач Джонс – паршивый отброс на пути прогресса. Я его терпеть не могу, и он отвечает мне тем же.

Он всегда считал себя парнем без предрассудков, что тут же и решил доказать:

– Слушай, Стив! Скорей! Дай взаймы пятьдесят баксов.

– С какой стати я должен одалживать тебе полсотни зеленых? – полюбопытствовал я.

– У меня есть абсолютно надежные сведения с ипподрома, – затараторил он, подпрыгивая от волнения. – Дело беспроигрышное, ставки сто к одному! Завтра же получишь назад свои деньги. Давай отстегивай бабки!

– Будь у меня полсотни баксов, – ответил я со вздохом, – неужели я стал бы торчать в этом порту, где не ценят боксерские таланты?

– Чтоо? – взвыл Трепач. – Нет денег? После всего что я для тебя сделал?

– Разве я виноват, что болваны антрепренеры не хотят устроить мне с кем-нибудь поединок? – огрызнулся я. – Пятьдесят баксов! Да за эти деньги я бы добрался до Сингапура, а там всегда можно договориться насчет драчки. Я застрял тут со своим бульдогом, даже судна, на которое можно было бы завербоваться, и того нет. Если не удастся удрать отсюда по-быстрому, придется бичевать, а ты просишь полсотни!

За нашей перебранкой наблюдало много посетителей, и один из них – здоровенный матрос-англичанин – заржал, а потом спросил:

– Если антрепренеры не хотят с тобой связываться, приятель, почему ты не пойдешь к Ли Юну?

– О чем ты? – подозрительно поинтересовался я.

Остальные зеваки ухмылялись как ослы, жующие кактусы.

– Ли Юн, – объяснил верзила с наглой усмешкой, – содержит небольшой зверинец. Но это прикрытие. На самом деле он устраивает поединки между животными: собачьи и петушиные бои, схватки мангустов с кобрами, ну и все такое прочее. У него есть здоровенная горилла, вот бы свести тебя с ней на ринге. Сам бы с удовольствием понаблюдал! Ты со своей рожей и горилла – просто встреча близнецов!

– Послушай, – начал заводиться я в праведном гневе. – Если у меня рожа как у гориллы – это ничего, зато твою харю можно подправить!

И с этими словами я от души заехал ему правым кулаком прямо по губам. Он качнулся, а потом налетел на меня как тайфун. Мы обменялись увесистыми ударами, потом сцепились в клинче и головами врезались в стойку бара – от удара она разлетелась в щепки. С потолка сорвалась лампа и, упав на пол, разбилась вдребезги, расплескав по сторонам горящее масло. Надо было слышать, как орали те, на кого оно попало! Стало совсем темно, кто-то полез в окна и двери, кто-то пытался затоптать пламя ногами. В этой свалке мы с противником потеряли друг друга.

Глаза разъедал дым, и я попытался на ощупь выбраться на улицу, но в это мгновение почувствовал, как кто-то задел мою голову ножкой от стола. Я выбросил вперед руку и ухватил чей-то воротник. Швырнув наглеца на поп и навалившись на него сверху, я стал лупить его что есть сил. Я подумал, что здорово отделал этого нахала, потому что сопротивлялся он слабее, чем до наступления темноты, а орал значительно громче. Потом кто-то чиркнул спичкой, и я обнаружил, что сижу верхом на толстом голландце-бармене. Англичанина и след простыл, к тому же кричали, что приехала полиция. Еще не остыв, я поднялся на ноги и удрал через заднюю дверь. Последний удар все же остался за англичанином, а для меня это вопрос чести – последний удар должен быть за мной. Полчаса я искал его с благим намерением проучить как следует, чтобы знал, как бить человека ножкой от стола, а потом трусливо смываться, но так и не нашел.

В порванной и прожженной одежде я отправился в свой пансион – "Отраду моряка", что располагался у самого порта и принадлежал толстяку-полукровке. Как обычно, он валялся в холле в дым пьяный, и я этому обрадовался, потому что в трезвом виде он постоянно ныл про мой счет за проживание. Будто кроме меня других жильцов не было.

Я поднялся в свой номер, открыл дверь и позвал Майка. Но пес не отзывался, а в комнате как-то странно пахло. Я помнил этот запах еще с того раза, когда какие-то аферисты-вербовщики попытались подпоить меня отравой и обманом отправить в плавание. Номер был пуст. Кровать еще хранила тепло Майка в том месте, где он спал, свернувшись калачиком, но его самого нигде не было. Я уже собрался идти на улицу на поиски моей собаки, но тут заметил приколотую к стене записку. Прочитал ее и похолодел. Вот что в ней было сказано:

"Если хочешь еще када нибудь увидить сваю сабаку оставь пидисят доларов в мусорной банке у задней двери бара Бристоль ровно в одинадцать тридцать сиводня вечиром. Палажи деньги в мусорник вазвращайся в бар и закрой дверь. Сащитай да ста и найдешь сваю сабаку во дворе.

Дилавой чилавек"

Я сбежал вниз по лестнице, встряхнул хозяина и заорал:

– Кто здесь был без меня?

Но в ответ он только хрюкнул и промычал:

– Налей еще, Джо!

Я от души дал ему затрещину и выбежал на улицу. Мы с Майком много лет были неразлучны, он с десяток раз спасал мне жизнь. Майк – единственное, что отличает меня от бродяги. Наплевать, что думают обо мне посторонние, но я всегда стараюсь вести себя так, чтобы моему псу не было за меня стыдно. И вот теперь какая-то мразь украла его, а у меня не хватало бабок, чтобы заплатить выкуп.

Я сел на поребрик, обхватил голову руками и стал напряженно думать. Но чем больше я думал, тем запутанней казалась мне ситуация. Когда я сталкиваюсь с проблемой, которую не могу решить с помощью кулаков, я чувствую себя как мореход, который сбился с курса и не имеет под рукой карты. Наконец я поднялся и побежал в спортивный клуб "Тихий час". В газете было объявление, что сегодня вечером там будут бои, и хотя я уже пытался попасть в список участников и был отвергнут антрепренером, с отчаяния я решил сделать еще одну попытку. Надеялся на доброе сердце антрепренера, если, конечно, оно вообще у него было.

По шуму, доносившемуся из клуба, я понял, что бои уже начались. Задняя дверь была заперта, тогда я легонько дернул ее, она сама слетела с петель и я вошел внутрь.

В узком коридоре никого не оказалось. Но когда я пошел вперед, открылась дверь и из раздевалки появился здоровенный парень в халате, за ним следовал другой, с ведрами и полотенцами. Верзила громко выругался и загородил мне дорогу. Это был тот самый англичанин, с которым я схлестнулся в баре "Сладкая греза".

– Значит, ножки от стола тебе показалось мало? – очень нагло спросил он. – Добавки хочешь, да?

– У меня сейчас нет времени с тобой возиться, – ответил я, пытаясь протиснуться мимо него. – Мне нужен Бизли, антрепренер.

– А чего ты так трясешься? – ухмыльнулся он, и я заметил, что его руки заклеены пластырем. – Чего ты такой бледный, вспотел, а? Меня боишься, а? Вообще-то меня сейчас ждут на ринге, но сначала я отрихтую тебя как следует, свинья американская!

И с этими словами он закатил мне пощечину.

Не припомню, чтобы кто-нибудь отваживался шлепнуть меня ладонью по лицу. На секунду я погрузился в багровый туман. Не знаю, что за плюху я отвесил этой английской обезьяне. Даже не помню, чтоб я его бил. Но, наверно, все-таки бил, потому что, придя в себя, я увидел его лежащим на полу с челюстью, раскроенной от угла рта до подбородка, и раной на голове в том месте, которым он врезался в дверную ручку.

Секундант англичанина пытался спрятаться под лавку, и еще кто-то орал так, словно его живьем резали. Оказалось, орет антрепренер, к тому же он все время подпрыгивал как кот на раскаленной сковородке.

– Что ты наделал? – выл он. – Что ты натворил, чтоб тебя! Зал набит до отказа. Они орут и требуют зрелища. Один финалист ждет на ринге, а другой валяется в луже крови! Боже мой! Хорошенькое дельце!

– Вы хотите сказать, что этот болван должен выступать в финале? – тупо поинтересовался я, в голове у меня по-прежнему была какая-то смурь.